В фондах ГМЗЕ хранится принадлежащий Есенину пушкинский 6-й том «Полного собрания его сочинений» (СПб., 1900), который содержит «Историю Пугачевского бунта» и приложения к ней в виде манифестов, указов, рапортов, писем и сказаний современников о Пугачевщине — возможно, именно их Есенин именовал «материалами» (см.: Воронцов К. П. Из новых поступлений в музей С. А. Есенина. — Сб. «С. А. Есенин: Эволюция творчества. Мастерство», Рязань, 1979, с. 126). Сознавая отличие своего произведения от пушкинской «Капитанской дочки», Есенин, как справедливо заметил С. М. Городецкий, здесь «уже является сознательным учеником Пушкина» и в то же время «ставит себе задачу, которая со времени Пушкина не была разрешена, — он берет темой звериный бунт Пугачева и пишет драматическую поэму, каких давно не знала русская литература» (сб. «Есенин. Жизнь. Личность. Творчество», М., 1926, с. 46).
Пока достоверно не выяснено, какие еще исторические материалы использовал поэт в ходе работы над «Пугачевым». Воспоминания современников по этому поводу разноречивы. В. И. Вольпин писал, что видел на столике в комнате поэта несколько книг о Пугачеве, «очевидно, „материалы“ к его трагедии. Но какие это были книги! Четыре-пять дешевых популярных книжек, исчерченных на полях характерным почерком Есенина» (сб. «Сергей Александрович Есенин», М., 1926, с. 110). Е. Р. Эйгес, напротив, вспоминала, как Есенин листал «то один, то другой фолиант» (см. выше, с. 464). М. Д. Ройзман в 1960-е гг. зафиксировал следующий факт: зимой 1920 г. Есенин просил Д. С. Айзенштата купить для него «старинные книги о Пугачеве», «все, если можно» (в его кн. «Все, что помню о Есенине», М., 1973, с. 111–112). Почти исчерпывающие биографические сведения о Хлопуше (А. Т. Соколове) Есенин мог почерпнуть только из подобного фолианта — труда военного историка, академика Н. Ф. Дубровина «Пугачев и его сообщники. Эпизод из истории царствования императрицы Екатерины II. 1773–1774 гг. По неизданным источникам», в 3 т. (СПб., 1884), где наиболее подробно изложены пугачевские события (см. реальный коммент.).
В сюжетном плане (по охвату Пугачевщины и ее предыстории) Есенин шел вслед за А. С. Пушкиным и Н. Ф. Дубровиным, но в композиции своего произведения поэт сместил исторические временны́е рамки и намеренно нарушил последовательность изложения событий, чтобы акцентировать внимание на причинах возникновения крестьянской войны. Сцена ареста Пугачева изображена Есениным в соответствии с версией Пушкина, из приложений к его «Истории…» взяты фигуры Подурова, Оболяева, Торнова, Бурнова, Плотникова, Кочурова, Заклад-нова и Федулова (у Н. Ф. Дубровина последние две фамилии написаны иначе — Закладной и Федульев), отсутствующие в самом пушкинском тексте. Однако Есенин не считал книгу А. С. Пушкина единственной исторической праосновой собственной поэмы — это видно из воспоминаний А. А. Берзинь: «Его ‹Есенина› рассердило, когда я заметила, что „Записки пугачевского бунта“ А. С. Пушкина послужили ему основанием и, пожалуй, единственным материалом к написанию этой поэмы. Сергей Александрович встал из-за стола и ушел, холодно простившись со мной» (альм. «Кубань», Краснодар, 1970, № 7, с. 87).
Есенин ощущал художественное новаторство своей драматической поэмы. «А „Пугачев“ — это уже эпос, — говорил он Н. О. Александровой, — но волнует, волнует меня сильней всего…» (Восп., 1, 421). Внимание И. Н. Розанова поэт обращал на следующую особенность: «Кроме Пугачева, никто почти в трагедии не повторяется: в каждой сцене новые лица. Это придает больше движения и выдвигает основную роль Пугачева» (Восп., 1, 439). На самом деле в поэме Творогов и Караваев являются действующими лицами в двух главах, а Зарубин даже в трех из восьми. И, наоборот, Пугачев как непосредственное действующее лицо в четырех главах (2, 5, 6 и 7) не присутствует.
Исследователи справедливо отмечали, что Пугачев в сознании Есенина ассоциировался с послереволюционной современностью, с крестьянскими волнениями. «В контексте современности прозвучала и идея целесообразности и трагедии пугаческого восстания» (Солнцева Н. М. Сергей Есенин. М., 1997, с. 47; см. также Куняев Ст., Куняев С. Сергей Есенин, М., 1997, с. 220–221). В ответ на слова В. Т. Кириллова, что «Пугачев говорит на имажинистском наречии и что Пугачев — это сам Есенин», поэт обиделся и сказал: «Ты ничего не понимаешь, это действительно революционная вещь» (Восп., 1, 272).
С годами отношение автора к своему любимому детищу не изменилось. С. А. Толстая-Есенина писала: «До конца Есенин любил свою поэму» (Комментарий). В. И. Эрлих вспоминал, как Есенин в 1924 г. говорил ему: «Помнишь „Пугачева“? Рифмы какие, а? Все в нитку! Как лакированные туфли блестят!» (Восп., 2, 321).
Поэт охотно дарил разные издания «Пугачева» своим близким и знакомым. Известны дарственные надписи П. А. Кузько, А. М. Кожебаткину, В. Э. Мейерхольду, Ю. И. Айхенвальду, С. М. Городецкому, Б. Пильняку, А. М. Горькому, В. Л. Львову-Рогачевскому, В. Ричиотти, Г. А. Бениславской, Я. М. Козловской, А. Дункан, И. Дункан, М. Д. Ройзману, Г. А. Санникову, Е. Г. Соколу, И. И. Шнейдеру, Г. Г. Шпету и др., — (см. т. 7, кн. 1 наст. изд.).
Есенин часто и всегда с большим волнением выступал с чтением поэмы. «Когда читаю „Пугачева“, — говорил поэт Н. О. Александровой, — так сжимаю кулаки, что изранил ладони до крови…» (Восп., 1, 420). А. Б. Мариенгоф вспоминал, что Есенин читал первую главу «Пугачева» еще до поездки по пугачевским местам (до 16 апр.): «С первых строк чувствую в слове кровь и мясо. Вдавив в землю ступни и пятки, крепко стоит стих» (Мой век, мои друзья и подруги, с. 375). В мае 1921 г. Есенин «почти целиком» прочитал «на память» еще незавершенного «Пугачева» в Ташкенте на квартире В. И. Вольпина, который вспоминал: «…большой комнаты не хватало для его голоса. Я не знаю, сколько длилось чтение, но знаю, что, сколько бы оно ни продолжалось, мы, все присутствовавшие, не заметили бы времени. Вещь производила огромное впечатление. Когда он, устав, кончил чтение, произнеся заключительные строки трагедии, почувствовалось, что и сам поэт переживает трагедию, может быть, не менее большую по масштабу, чем его герой» (Восп., 1, 426).